Иоанна Хмелевская - Убойная марка [Роковые марки]
— Вы и сами знаете, что обычно все зависит от цены на аукционе. А цены очень колеблются.
Это пан Липский и без меня хорошо знал и, кажется, остался удовлетворён ответом. А я облегчённо выдохнула. Надеюсь, в данном пассаже мне удалось вскарабкаться на вершину дипломатии.
Однако для пана Липского ещё не все было ясно, и он добил меня следующим вопросом:
— А кто там у них, собственно, наследник?
Ну вот, пожалуйста, для него стараешься, карабкаешься бог весть куда, а ему все мало! Патрика я уж ни за какие сокровища мира не назову. И я прикинулась идиоткой: ничего не ведаю, ничего не знаю.
Однако пан Липский не унимался:
— Невозможно, чтобы пани не знала. Ведь мне же известно, что там, в наследственной массе, имеется болгарский блочек-105. И тут уж я более чем уверен: пани непременно в курсе событий.
Вот уж не думала, что столь желанный блочек может причинить мне такие неприятности!
— В некоторой степени, — запинаясь, произнесла я, — вроде бы там имеется какой-то племянник…
— Подумать только, столько племянников вокруг. А нельзя ли с ним как-нибудь повидаться? — не унимался пан Липский.
Я была готова к такому вопросу, поэтому не задумываясь ответила:
— Пока нет. Но вы правы, для безопасности болгарского блочка я сделала все возможное, и в настоящее время он находится в депозите у полиции. Надеюсь, они поняли, какую огромную ценность представляет собой болгарский блок, так что будут беречь его как зеницу ока. А остальные сокровища пани Вероники неизвестно где. Полагаю, этот ваш Ксавусь знает больше меня, ибо в момент… наибольшего замешательства находился на месте преступления. Возможно, он и наследника знает. Он ничего не говорил на этот счёт пани Наталье? Или, возможно, пану Петшаку?
— Ничего, ни словечка. Пани Наталья знает лишь, что парень, весь сияя от счастья, пришёл с брактеатом, положил его на письменный стол дядюшки, и это все. Петшак не расспрашивал, а Ксавусь, по своему обыкновению, разливался соловьём, при этом о самом главном — молчок. Ну да ладно. Я подумаю над тем, что мне сообщила пани, и, возможно, мне удастся её как-то успокоить.
А больше мне ничего не удалось узнать.
Ранний вечер начался с сенсации.
Памятуя о вчерашних неприятностях с приготовлением ужина и желая во что бы то ни стало вознаградить Януша за заслуги в расследовании, я решила уж сегодня приготовить потрясающий ужин, для чего и закупила множество продуктов. И уже на первых ступенях крутой лестницы в подъезде своего дома прокляла своё непродуманное решение. Сумки с покупками сами не желали подниматься, пришлось это делать собственноручно — и начались мучения.
Даже несмотря на то, что половину пакетов с продуктами я оставила в машине, ступеньки лестницы я преодолевала по частям, а поскольку этажей было пять, заняло это уйму времени. Когда наконец я, пыхтя и отдуваясь, остановилась у входной двери — вспомнила, что в оставленных внизу сумках были такие необходимые для приготовления ужина продукты, как хрен, сметана, тёртые сухари и многое другое, без чего ни начинки для курицы, ни укропного соуса, ни белой колбасы с хреном не приготовишь.
Второй раз подниматься по лестнице я была не в состоянии. Махнув рукой на прежние планы, я решила запечь курицу просто с яблоками, без начинки, а колбасу сварить и предоставить собственной судьбе. Пусть, кто хочет, ест её с горчицей, майонезом, без ничего или вообще подождёт до завтра, когда хрен как-нибудь будет доставлен в квартиру.
Естественно, все эти мелочи не были той сенсацией, о которой я упомянула выше, просто с них все началось, а так — они не стоят внимания, забудем.
Я успела сунуть курицу в духовку, когда примчался Януш и уже с порога выдал потрясающую весть:
— Зубило поймали!
Я порадовалась, что задумала такой достойный ужин. Правда, Януш не ловил Монтажа-Зубило собственными руками, но информацию поставлял исправно по мере получения, умел собственными силами находить источники, владеющие нужными сведениями, и ловко их извлекать, чем, кстати, славился в своё время, пока не ушёл в отставку. Ну и обо всем докладывал мне. Ни одна полиция мира не разглашает свои служебные тайны, а тут, так уж получилось, следствие велось чуть ли не в моем доме. Нет, Януш, безусловно, заслуживал самого роскошного ужина!
— И что? — ждала я продолжения, не сводя с любимого загоревшихся глаз. — Могу пока приготовить тебе гренки с сыром, остальное придётся немного подождать.
— Гренки с сыром — блестящая мысль. А остальное что?
— Колбаса, запечённая курица… И что? — настырно приставала я.
— Запечённая курица — это ещё более блестящая мысль…
— И ЧТО??? — уже страшным голосом завопила я.
— Как что? Полагаю, мы её съедим… Ладно, ладно, слушай. Он все сваливает на Патрика. Дискету я не мог прихватить, но выслушал запись.
Ксавусь признался в краже брактеата, признался, что был в доме Вероники. И что его зовут Кубой — тоже признался. Вернее, так. На вопрос об имени и фамилии беззаботно назвался Ксаверием Зубило, небрежно добавив, что такой уж у него лёгкий характер, он не мелочный и позволяет людям называть себя так, как им нравится. Хоть Монтажом.
— А как насчёт приездов в Болеславец?
— Начал с признания в одном и постепенно дошёл до шести или семи. Да, останавливался он во время этих приездов у Антония Габрыся, подружился с ним, так почему и не переночевать в его доме? Рассказывая о брактеате, проявил глубочайшее раскаяние в содеянном, однако не преминул деликатно напомнить, что за кражу в семье можно преследовать человека лишь по заявлению семьи и только! Раз в данном случае такого заявления нет, так и преследовать человека не за что. Они уж сами по-семейному во всем разберутся с дядей. Ведь дядя, насколько ему известно, не сообщил в полицию, так и говорить не о чем.
Ну ладно, допустим, в истории с монетой он проявил некоторую… несдержанность. Дядюшка с этим Фялковским уж слишком долго вёл переговоры, никак не соглашался на продажу брактеата, не шёл ни на какие условия, колебался и сомневался, и конца колебаниям не предвиделось, вот душа племянника и не выдержала, и он счёл своим долгом помочь дядюшке. Как уж мог. Взял монету у дядюшки и отвёз её Фялковскому. Собственно, отвёз, чтобы только показать, пусть старик натешится, посмотрит. А тот при виде монеты воспылал таким желанием её присвоить, так вёл себя — словно с ума сошёл.
Ксавусь с детства боится сумасшедших, а Фялковский выглядел просто ненормальным. Упёрся — не отдаст раритет, оставит себе, деньги совал парню. Что тому оставалось делать? Взял деньги…
— Сколько? — спросила я.
— Три тысячи. Так он сказал.
— Три тысячи? — фыркнула я. — Да брактеат стоит никак не меньше тридцати тысяч. Врёт твой Ксавусь как дикий мерин.
— Как сивый, — поправил меня Януш. — Никто и не сомневается, что он врёт. Мне кажется, оно пригорает…
Вытряхнув гренки на тарелку, я сунула сковороду под кран.
— Ну ладно, что было дальше?
В этот момент брякнул звонок, и в дверях появилась Гражинка. Войдя, так и застыла на пороге кухни, проговорив:
— Я, собственно, приехала за машиной. И решила на секундочку заглянуть. Не помешаю?
Я встревоженно оглядела девушку. Януш с нацепленным на вилку гренком тоже застыл, глядя на вошедшую.
Было на что посмотреть. Видно было, как девушка изо всех сил старается выглядеть спокойной и даже равнодушной. Плотно сжатыми губами она тщетно пыталась изобразить приветливую и даже милую улыбку. При этом лицо искажалось судорогой, затем каменная неподвижность превращала его в посмертную маску. Да и макияж, которого удостоился лишь один глаз, способствовал общему небанальному выражению. Я испугалась.
— Может, кофе выпьешь? Конечно же, ты не мешаешь.
— Да? — загробным голосом переспросила она. И добавила:
— Охотно выпью.
В ускоренном темпе мы переместились из кухни в комнату, Януш со своими гренками, и я с кофе для Гражинки. Гражинка автоматически прихватила оба стакана с чаем. Кое-как удалось девушку тоже усадить за стол.
— Говори же, говори, — торопила я Януша, продолжая с тревогой следить за Гражиной. — Ты остановился на трех тысячах, одной десятой истинной стоимости брактеата. Так Ксавусь наврал следствию, — это уже в сторону Гражинки.
— А ты уверена, что монета должна стоить тридцать тысяч? — засомневался Януш.
— Столько дали на аукционе за такой же экземпляр несколько лет назад, так что теперь цена может быть намного выше. А что он ещё врал?
В общих чертах дело обстояло так: Ксавусь нехотя признался, что три тысячи у него как-то уж слишком быстро разошлись. Нет, он непременно собирался вернуть их дядюшке, но тот устроил ему такой жуткий скандал, что больше парень о деньгах не заикался. Деньги дяде ни к чему, он требовал возврата монеты, грозил судом Фялковскому и вообще такое устраивал, что на него страшно было смотреть: грозил то с собой покончить, то наложить на племянника страшное проклятие и не пускать его больше на порог своего дома, то вообще неизвестно чем ещё. А Ксавусь очень любит дядюшку, вот он и приложил все усилия, чтобы паршивый брактеат вернулся к дяде.
